Клуб любителей фантастики, 2008. Страница 1

Клуб любителей фантастики

2008

Рубрику ведёт писатель Анатолий Вершинский

№ 1

Яна Дубинянская

ЗОЛОТОЙ

— Юля.

«Слава те Господи, — подумала Ильинична. — Если есть имя — оно всегда легче. А то ведь последнее время половина попадают сюда уже и без имён».

— А меня — Алла Сергеевна. Я твой куратор, буду вести тебя до самого выздоровления. Никогда не стесняйся ко мне обращаться, договорились?

— Да.

Худенькая, аж светится. На вид лет двенадцать, не больше, хотя на самом деле постарше, наверное. Птичьи ножки, ручки-спички, острые локотки все в зелёнке: вот, ведь, сколько всего навыдумывали нового в медицине, а зелёнка как была, так и осталась. Пиратская косыночка на голой головке. И глазищи. Глазищи у них у всех — в пол-лица. Прозрачные, полупустые.

— А здесь ты будешь рисовать.

— Что?

— Всё, что захочешь. Видишь, какие краски? Гораздо лучше, чем на компьютере. А вот это называется «холст».

«Это» — зернистое белое покрытие во всю стену напротив окна. Ильинична только что закончила его отскребать, вымывать до последней чешуйки. Хотя оно и нетрудно: потом, после — эти краски сходят сами, облезают, как сгоревшая на солнце кожа. Господи помилуй.

— На нём уже кто-то рисовал?

Девочка впервые говорит такую длинную фразу, и Алла Сергеевна настораживается, смотрит пристальнее:

— Почему ты так думаешь?

— Вот.

Тоненький пальчик с прозрачным ноготком подцепляет маленькое пятнышко. С самого краю, почти в углу, там тень падает, вот и… Даже не разглядеть, что это была за краска, какого цвета. Алла Сергеевна мечет такой взгляд, что Ильинична съёживается вдвое.

Пятнышко отстаёт легко и планирует вниз, словно увядший лепесток.

Ильинична бросается замести.

Новая девочка Юля начала рисовать почти сразу же, и это очень хорошо. Лечение, начатое до наступления критической стадии, даёт положительный результат с вероятностью почти шестьдесят процентов. И около пятнадцати процентов — вероятность полного выздоровления; но Алла Сергеевна давно не верит в такие абстракции, как пятнадцать процентов.

Юля рисует по всему холсту, и это тоже хорошо: целостность личности пока не нарушена, основная проблема с ценностной самоидентификацией. В принципе, излечимо. Сведённая статистика по СО — синдрому осыпания — на ранних стадиях вообще радужно-оптимистичная. Но надо делать поправку на то, что этой статистике уже два-три года, более позднюю никто не решается обнародовать, а СО изменяется куда быстрее, чем любое из известных ранее заболеваний. Ранняя стадия может перейти в критическую настолько стремительно, что она, Алла Сергеевна, успеет только сделать соответствующую пометку в истории болезни. А если не успеет, придётся, кроме всего прочего, объясняться перед чинами Эпидуправления. Не менее дезориентированными, чем она сама, простой куратор в одном из бесчисленных СО-госпиталей, растущих, как грибы, по всей стране.

СО-хосписов, как они там шутят в своём Эпиде.

Юля рисует море. Море — это хорошо. Море — одно из немногих относительно вечных и самоценных понятий. Его не так легко оспорить, отменить, опровергнуть: как ценностный фундамент море годится, и девочке исключительно повезло, что такой фундамент у неё есть. Надо будет поговорить с ней, нащупать, откуда он взялся, это поможет наметить пути дальнейшего лечения.

Море — абстракция. Если она застрянет на этом этапе и откажется идти дальше, будет то же самое, что с Мартой… Господи пронеси, как шепчет в таких случаях уборщица Ильинична.

Для неё самой, учёного, врача, эти слова не несут никакой ценностной нагрузки. Интересно, можно ли квалифицировать данный феномен как предварительную стадию СО?

Алла Сергеевна нервно смеётся. На широком мониторе девочка Юля встаёт на цыпочки, сосредоточенно кладя кисточкой бирюзовые мазки на тёмно-синем фоне. У неё получается. Красиво. Пока.

— Алла Сергеевна?.. Здравствуйте. Можно к вам?

— Да-да, заходите.

Плечистый, синеглазый, совсем молоденький, наверняка сразу после ординатуры. Красивый мальчик.

— Можно просто Ярослав, без отчества.

— Вы к нам на практику, Ярослав?

— Ну… в общем, да. На три месяца. Но если понравится, я останусь.

— Думаете, здесь может понравиться?

— Ой. Я не… извините.

Смутился. Покосился на диспетчерский монитор, разбитый на дробные квадраты, слишком мелкие, контрольные. Ничего особенного не разглядеть.

— Вы вообще имеете представление, что такое СО?

— Синдром осыпания.

— А конкретнее?

— Ну… в общих чертах. Знаете, Алла Сергеевна, будет лучше, если вы введёте меня в курс дела. Я всё-таки врач, я лучше разбираюсь в реальных болезнях.

«Ни в чём ты не разбираешься, — подумала устало Алла Сергеевна. — А впрочем, от тебя и твоей врачебной помощи всё равно мало что зависит. Потому вы у нас и не задерживаетесь. Ни один».

— К сожалению, эпидемия СО — это вполне реально. Болезнь четырнадцати-пятнадцатилетних. Ваше поколение, Ярослав, последнее, которое проскочило. Информационный поток неконтролируемо растёт, и лет пять-шесть назад критическая масса информации на человеческую единицу была превышена. Но главное — это произошло на фоне стремительной девальвации всех базовых ценностей. А когда мозг формирующейся личности не в состоянии вычленить из вала информации по-настоящему ценностные понятия, она начинает осыпаться с него, как с переполненного диска. Личность постепенно распадается. А параллельно сыплется весь организм. Приходят обвалом те «реальные» заболевания, которые вы будете… пытаться лечить.

— Надеюсь, у меня что-нибудь получится. А как лечите вы? — кивок в сторону монитора. — Рисованием?

— Не уверена, что это лечение. Диагностика — да. С помощью рисунков мы выявляем те ценности, с которыми самоидентифицируется данная личность. Как правило, они спорадичны, клиповы, нестабильны, недостаточно целостны и весомы. Их попросту очень мало, да и те, что есть, часто размываются на глазах.

— Это видно по рисункам? Как?

— Очень наглядно. Они ищут себя на холстах, и не находят, и продолжают барахтаться в информационном массиве, лишённом ориентиров. Форма, цвет — всё пропадает под наслоениями красок. В какой-то момент слой делается слишком тяжёлым и отстаёт, осыпается с холста. Обычно это означает конец. Такова технология. Позволяет отслеживать течение болезни практически безошибочно… правда, мало чем помогает.

— А почему бы не заменять им время от времени холсты?

— Разумеется. Как только пациент высказывает такое пожелание. Если высказывает — это позитивная динамика, огромный шаг вперёд. А насильно никак нельзя, не разрушать же последнее, что еще не разрушено…

Щёлкает мышью на экране монитора, увеличивая одно из окон. Девочка Юля рисует. Тонкая изломанная фигурка на фоне огромной синевы. Алла Сергеевна и Ярослав, умолкнув, наблюдают за ней.

Юля оборачивается и смотрит в упор. Как будто может их видеть.

— Девки, а новый врач ничего так, симпотный.

— Славик? Я тебя умоляю. Втюрилась, что ли?

— Да нет, я так, просто…

— Блондин как блондин.

— Он не блондин, — говорит Юля, и вся палата смотрит на неё. На новеньких всегда сначала смотрят. Потом надоедает.

Юля отворачивается к стенке. На этой кровати раньше лежала Марта, которая умерла неделю назад: девки рассказали во всех медицинских подробностях, от чего и как именно она умирала. Ну и что? Умирают абсолютно все. А в каком возрасте, непринципиально, равно как и прочие детали.

Пока ей не диагностировали СО, Юля лежала в обычной онкологии, и там был психоаналитик, который расписывал ей, как прекрасна жизнь. Что, мол, надо бороться за неё, за то, чтобы получить образование, сделать карьеру, прославить своё имя и страну, заработать много денег, выйти замуж, нарожать детей и так далее. «Зачем?» — спокойно спрашивала Юля. Психоаналитик пытался пояснить. Говорил, говорил, пока у неё не начинались боли и резко не ухудшались анализы. Хорошо, что здесь, в СО-госпитале, ограждают от избыточной информации. Здесь даже не учатся, и это здорово. Она, кажется, всю жизнь только и делала, что училась. Зачем?